СМОЛЬЯНИНОВА Евгения Валерьевна ( род. 1964)

Евгения Валерьевна СМОЛЬЯНИНОВА (род. 1964) - певица, исполнитель русских народных песен, романсов и авторской песни, композитор: Видео | Интервью | О Музыке | Аудио | Фотогалерея .

Евгения Смольянинова родилась в семье учителей в Новокузнецке, потом семья переехала в Кемерово. Занималась и в музыкальной школе, поступила в музыкальное училище в Ленинграде на фортепианное отделение. За время учёбы Евгения Смольянинова успела поработать во Дворце молодёжи, где в 1982 году состоялось её первое выступление как певицы, в театре Вячеслава Полунина в спектакле «Картинки с выставки» на музыку М. Мусоргского и в спектакле «Муму» Малого драматического театра. Во время летних поездок с однокурсниками в фольклорные экспедиции занималась собиранием русского фольклора по северным областям России.

Также в тот период Евгения Смольянинова занималась изучением ленинградских музыкальных архивов, благодаря чему открыла и дала вторую жизнь целому ряду забытых городских романсов и песен XIX — начала XX веков.

Важной вехой в музыкальной судьбе Евгении Смольяниновой явилось знакомство с песнями крестьянской певицы, хранительницы русских песен Ольги Федосеевны Сергеевой, которые были записаны на случайно попавшую в руки Смольяниновой аудиокассету. Ольга Федосеевна была известна также тем, что спела в фильме Андрея Тарковского «Ностальгия». Через некоторое время Смольянинова смогла услышать эти песни в живом исполнении: Ольга Федосеевна была приглашена в Ленинград и пела народные песни во Дворце молодёжи. Евгения Смольянинова вспоминает:

И когда она запела, я почувствовала всем своим существом, как по залу разлилась какая-то прохлада. Покой необыкновенный. Я забыла, что у меня болела голова, и была настолько потрясена, что во время выступления рыдала от её голоса. Так сладостно я, наверное, никогда в жизни больше не рыдала. Это было необыкновенное состояние, настоящее чудо. Ольга Федосеевна перевернула мои представления не только о пении - о музыке вообще, о мироздании, о Боге, о людях и любви. В какой-то момент я умерла. Для меня не существовало ничего: ни занятий по фортепиано, ни семьи, ни друзей. Во всём, что меня окружало, улавливалось только эхо её голоса, и в таком состоянии я находилась около трёх лет - пока внутри меня всё переформировалось, чтобы я смогла спеть и не заплакать, а зрители, наоборот, светлели душой и не стыдились своих слёз.

В 2005 году Евгения Смольянинова была удостоена премии «Национальное Достояние России» Международного Благотворительного Фонда «Меценаты Столетия». В 2007 - награждена орденом святой княгини Ольги Русской Православной Церкви и орденом «Торжество Православия» Общественного фонда «Народная награда».
..

Евгения Валерьевна СМОЛЬЯНИНОВА: интервью

Певица Евгения СМОЛЬЯНИНОВА – явление в русской культуре последних десятилетий, самобытность и яркость которого трудно переоценить. В концертных залах она кажется прекрасной залетной птицей – либо из той России, которую мы потеряли, либо из той, которую намечтали. То ли из Древней Руси, то ли из Серебряного века. Похожа на большую птицу Феникс из детской книжки – кто еще может петь таким серебристым, нежным и трепетным голосом?

В ее репертуаре русские фольклорные песни, классические романсы, редчайшие деревенские романсы, монастырские песни, песни на собственные стихи и стихи Набокова, Блока, Ахматовой, малоизвестного поэта русской эмиграции Николая Туроверова… А как звучат в ее исполнении песни из репертуара Вертинского, трудно поверить – Высоцкого и, наконец, псковской крестьянки Ольги Сергеевой! Она не только сама аранжирует, но и пишет музыку.
Известность к Евгении Смольяниновой пришла благодаря кинематографу. В телефильме “Жизнь Клима Самгина” она так спела популярный романс “В лунном сиянии”, как его никто не смог спеть ни до, ни после нее. При упоминании картины “Мусульманин” в памяти звучит ее голос – “Мой миленький дружок, любезный пастушок”. А как поет она в фильме “Дорога” Владимира Хотиненко, как замечательно сыграла в нем главную роль…

– Евгения Валерьевна, помните себя маленькой? Какой вы были?
– Радостной. Во мне всегда горел огонечек. А если он гас, то бабушка говорила, что я “зажурилась”. Как я теперь понимаю, это означало, что у меня иссякала творческая идея. Как мне кажется, с тех пор в главном я не очень изменилась. Маленькой меня часто просили спеть и сплясать. Эти две вещи я всегда очень любила делать. Мама говорила, что я пела уже тогда, когда еще не умела говорить. Осознала я, что у меня есть голос применительно к профессии, достаточно поздно – лет в 18. До этого думала, что пою, как все. Просто другие не любят петь, а я люблю.

Родители мои – учителя. Мама очень красиво пела. У нас с ней голоса похожи. Если бы она вовремя об этом задумалась, то могла бы быть настоящей певицей. У нее была природная постановка голоса, очень красивый тембр, широкий диапазон. Всегда находилась во внутреннем женском, даже каком-то девическом тонусе. Главные песни своего детства я пела с ее голоса. Она очень любила серенаду Шуберта, и мы с ней часто ее пели. Пение было одним из наших любимых с мамой занятий. Она преподавала немецкий язык в университете в Сибири. Когда я маленькая болела, а, значит, мама была тоже на больничном, ложилась со мной рядышком в постель, и мы с ней пели.

– В консерватории вы учились по классу фортепиано…
– Да, как я уже сказала, пение считалось у нас частью жизни, а не чем-то специальным, практическим. Нужно было учиться ремеслу. Мне исполнилось четыре года, когда дедушка понял, что я музыкальна и купил мне пианино. Фантазия опережала мои руки, и пока не появились учителя, я сидела часами у инструмента и фантазировала, кто живет в какой части клавиатуры, выдумывала разные сказочные истории. Это была моя любимая игрушка. Дальше я много занималась. Но до определенного момента, когда к нам в Сибирь приехал замечательный учитель, пианист и человек Алексей Сергеевич Баженов. Это был подарок судьбы. В провинциальном городе живых пианистов мы видели только в филармонии. До него нам не у кого было учиться. Для меня его игра была настоящим потрясением.

Стояла рядом – он играл, и я могла смотреть на его руки вблизи. Ведь по телевизору не очень-то рассмотришь, как и из зала филармонии, когда какой-то заезжий гастролер дает концерты. Именно тогда музыка стала для меня самым важным в жизни.

Когда я переехала в Ленинград (мне исполнилось 18), услышала по радио пение Ольги Сергеевой. И что-то во мне переменилось. Я перестала думать, чувствовать как пианистка, быть пианисткой – слышала только ее голос и не могла понять, что она делает, как поет и что со мной происходит. Почему я все время плачу, когда она поет?.. Причем это слезы, омывающие душу. Катарсис. Как будто моя душа – вновь чистый лист, на котором можно снова писать, забыть прошлое и начать жить заново. Ее голос пробивался во мне так, как будто я снова рождалась.

– Как известно, вы два лета провели в деревне Щепуново на Псковщине, у Ольги Федосеевны, учась у нее, перенимая ее песни…
– Да, я училась по-другому мыслить и чувствовать. Изменились музыкальные приоритеты, вкусы. Как будто я испытала беспамятство, которое мне очень помогло: у меня появились свежие взгляд, слух, голос. Поскольку до этого я не училась петь, мой голос был готов к любым формам обучения. В Ветхом Завете есть такие слова: “присоединился к народу своему”. Мне посчастливилось – в этих песнях я присоединилась к народу своему. Это не логическое и не пафосное счастье, но обретение внутренней силы, особой энергии.

Отпало все лишнее. Я с утра до вечера слушала ее песни. Она пела, а я плакала. Потом как музыкант расшифровывала, записывала нотами, учила и старалась их петь так, как она. Они были у меня в ушах и в голове три года неустанно. Я тогда училась в Петербурге, но уроки Ольги Федосеевны были для меня самыми важными. Когда у меня что-то получалось, когда я понимала какой-то оборот ее песни, казалось, что у меня в голосе поселилось некое красивое мастерство. Это как учиться плетению кружев: сначала не получается, и вдруг коленце выходит и ты уже понял эту радость. Мир сразу делается другим.

– Кто были вашими первыми слушателями, и как они воспринимали эти песни?
– Когда я научилась петь, стала давать приватные концерты. Меня приглашали – я пела по два, три, пять часов. Народные песни долгие. Я пела и попутно рассказывала о них, о людях, которые их пели. Последнее очень важно. Митрополит Антоний Сурожский писал, что для того, чтобы поверить, нужно увидеть хотя бы одного верующего человека. Это естественно. Если болезни могут передаваться от человека к человеку, то почему от человека к человеку не могут передаваться мастерство, здоровье, радость. Я ездила в экспедиции, мастерство передавалось мне от бабушек, которые мне там пели. На Псковщине я ездила не только к Ольге Сергеевой, слушала не только ее пение, но и других бабушек. И потом где бы я ни была, особенно в сельской местности, всегда спрашивала, кто есть из поющих. Ходила в гости, слушала, записывала, запоминала.

– Как сложились ваши отношения с кинематографом?
– Не могу сказать, что каким-то звездным образом, но я усматриваю в этом закономерность. Кино затягивает и, наверное, если бы сложились очень хорошо – я вся была бы в кино. Сейчас я даже рада, что не так много снималась. Были и роли, и знакомства, и впечатления. Но, слава Богу, кино прошло по касательной.

Конечно, как механизм популяризации оно не знает себе равных. Достаточно было появления в том или ином фильме – “Дороге” или “Китайском сервизе” – сразу следовал момент колоссального взлета популярности. Но это все очень внешняя штука. Кино разоряет душу, особенно непрофессионального актера. Один только фильм “Садовник”, в котором я снималась, обернулся для меня глубочайшим переживанием. Поскольку я непрофессиональная актриса, у меня нет защитного механизма. Не умею ставить стену и улетела в эту историю, в ней жила и думала, как моя героиня. Окончание съемок я восприняла как оборванную жизнь. Мне было очень сложно, какой-то период я душой болела, не могла найти себя. Когда я снималась в “Дороге”, этого со мной уже не было. Появился опыт, и все прошло не так тяжело, как в первый раз. Я бы не хотела так терзать свою душу. Нужны покой в душе, гармония, здоровье. Мои песни и романсы связаны, скорее, с театром. Они театральны в своей основе – это эмоциональное представление, и в этом представлении я использую свои чувства как актриса, поэтому мне бы хотелось, чтобы они у меня были в порядке. Но и здесь разделяю театр и жизнь, потому что не хотела бы быть человеком с расшатанной нервной системой, что часто является одной из печальных сторон публичной профессии. Те песни, которые я пою на сцене, и те, что пою только в душе (а есть и такие), дают мне основания для некоей сохранности. Очень важно сохранить себя.

– В кино вы играли с Олегом Борисовым, Юрием Шевчуком, Гариком Сукачевым…
– Когда я на съемках пела в присутствии Олега Ивановича Борисова, он откликнулся душой, и мне это было приятно и очень важно. Несопоставимо важнее, чем его оценка моей игры в фильме. Игра моя в кино – это игра в то, что я снимаюсь в кино, приключение. Опыт меня убеждает, что встреча с большим мастером сама по себе меняет русло жизни, независимо от того, хвалит ли он тебя или не принимает. Когда река ударяется в высокий берег или о большой камень, то меняет свое русло. И встреча с крупной личностью проходит под этим знаком, ты меняешься.

В фильме “Хозяин земли”, очень романтичном и красивом, герой Рассела Кроу – капитан корабля – рассказывал команде во время дружеского ужина, о том, как встретился с адмиралом Нельсоном. “Правда, что вы говорили с ним?” – “Да”. – “Расскажите, как это было”. И молодые офицеры с волнением ждут, что он расскажет. “Нельсон посмотрел на меня и сказал: “Джон, передайте мне соль”. Это смешно, но и очень точно. Нужно сказать, что если бы это было правдой, то, возможно, существенно изменило бы жизнь того человека, которому Нельсон сказал: “Передайте мне соль”. На самом деле – войти в жизнь большого человека, хотя бы даже передав лишь солонку, важно само по себе.

А Гарик Сукачев – обаятельнейший человек, чудесный партнер, товарищ, помощник. Съемки фильма “Дорога” стали для меня чудеснейшим приключением. В этом было много от детских игр, когда всем интересно, и каждый что-то придумывает, все смеются, глаза горят! Конечно, эта атмосфера исходила от Хотиненко. У меня в ушах до сих пор стоит его смех – он прекрасно реагирует, когда актер что-то удачно делает, придумывает. И первый плачет, когда происходит что-то печальное. Он любит и понимает актеров.

– Насколько известно, вас за эту роль даже номинировали на “Нику”…
– Мне ее даже дали. А потом отняли. Оказывается, и такое бывает. Когда было вручение “Ники”, я была в отпуске. Когда вернулась домой, у меня на автоответчике было очень много поздравлений с тем, что я получила “Нику”. Потом друзья мне принесли газету “Труд”, где было напечатано, что я получила “Нику”. А потом на том же автоответчике были сочувственные сообщения, что я ее не получила. Но поскольку я не успела испытать счастья получения награды, то не успела и расстроиться, что у меня ее отобрали. Я к этому равнодушна, потому что нельзя ценить то, чего у тебя нет, как и привыкать к тому, что не твое. Хотя, может быть, администратору, который занимается организацией моих концертов, было бы легче решать какие-то организационные вопросы, если бы у меня была “Ника”.

– А вашего имени недостаточно?
– Для меня – достаточно. Я всегда была равнодушна к званиям и наградам. Да у меня их и нет. Нужно хлопотать, собирать документы... Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на то, чтобы прибавить к своему имени еще какие-то звания. Когда-то в молодости мне очень нравился статус “национальное достояние” – я его получила. Хотя, с другой стороны, если ты национальное достояние, то к тебе и отношение должно быть соответствующее. А что толку иметь такое звание, но не иметь никакой помощи? То, чем я занимаюсь, по большому счету, не имеет названия. Кто я есть? Певица, но, как говорят, “неформатная”. Хотя я себя ощущаю человеком форматным. То есть в тот формат, которым я владею, который мне дорог и понятен, с моей точки зрения, я вписываюсь. Мне, например, надоели вопросы: почему вас не показывают по телевизору? Я не знаю, почему меня не показывают по телевизору. Да мне это и неинтересно.

– А почему народные песни ушли и с радио и телевидения? Люди даже во время застолий не поют.
– Люди поют то, что слышат. Есть определенный жанр “застольные песни”, а среди новых песен их нет. Можно прийти на “Горбушку”, и вашему вниманию представят целый отдел этнографии. Я ничего не могу сказать о целенаправленной политике, просто потому, что ничего об этом не знаю. Понятно, что тот, кто занимается радиовещанием, не хочет, чтобы там звучала народная музыка. Это все, что можно сказать. Существуют и певцы, и коллективы, которые исполняют народные песни. И если бы те, у кого “руль в руке”, захотели бы, чтобы они звучали по радио, – это устроить очень просто. Мне не хочется по этому поводу выступать пафосно. Но на самом деле, вы думаете, что если бы они звучали в эфире, – что-то изменилось бы? У нас был период, когда народные песни постоянно звучали по радио. И разве продвинутые люди в то время не выступали на страницах газет, что нам это совсем не нужно? Разве это на что-то влияло?

Я бы не услышала Ольгу Сергееву, если бы в детстве не видела людей, на нее похожих. Если бы еще тогда во мне что-то не заронилось, я бы никогда ее не опознала. В Сибири в сентябре проходили мимо нашего города нищие – “калики перехожие”, которые просили Христа ради. Это были совершенно особые люди. Если бы я их не видела в жизни, то никогда бы не почувствовала, что такое настоящие духовные стихи. Эти люди из другой жизни. Нам было по три-четыре года. Они говорили на “о”: подай копеечку Христа ради. И мы просили у родителей копеечку и относили им. Они благословляли нас и крестили. Причем не открыто, размашисто, а очень трепетно: я даю копеечку – и глазами встречаюсь. Я через глаза все это впитала, а потом узнала. Почему я плакала, когда услышала Ольгу Сергееву? Почему говорила об очищающих слезах? Потому что моя жизнь встала передо мной. Вся душа моя лежала как на ладони, и я видела все раны на ней. Вот что важно. А будет ли это по радио звучать – неважно. Триста раз могут показывать по телевизору выступление какого-то фольклорного ансамбля, и люди ничего не поймут. Важен живой человек. Важно то, что передается от одной души к другой.

– Многие исполнители считают, что народную песню сегодня нужно осовременить, адаптировать, что ее нельзя петь со сцены в изначальном варианте…
– Можно, но редко у кого получается. Не каждый может понять настоящее и суметь это передать. Я говорю не о себе. А если песню осовременить, то, думаете, ее запоют? Мы все разленились. Отсюда идет постоянное предательство: предаешь себя, свое назначение. Лень отстаивать. Предать – легкий ход. И, на первый взгляд, зла никому не приносит. Вроде бы мелочь: вкус тут подвел, там подвел. А отсутствие вкуса превращается в некий стиль. И человеку становится все равно “как”. Приоритетные вещи – деньги и успех. Остальное неважно: что говорить, читать и смотреть. Но как же тогда души коснуться? Встреча и разговор двоих – это, как правило, демонстрация собственных статусов. Люди совершают постоянное дефиле друг перед другом. И это не только на высоком уровне – везде свои дефиле. Вы, наверное, давно не разговаривали с людьми по душам? Это теперь очень редко бывает. Счастье, когда кого-то волнует твоя душа, а тебя – чья-то…

– У вас именно такие отношения с сыном? Это чувствуется даже со сцены, когда он вам аккомпанирует.
– Да, Святослав – гитарист, учится во ВГИКе на факультете звукорежиссуры и, конечно, мы с ним душевно близки и вместе переживаем общие творческие замыслы.

– Трудно работать вместе?
– Очень легко. Он рос вместе с этой музыкой, этими песнями. Преемственность профессии – большое дело, потому что многое не надо объяснять, не нужно делать то, что для него уже сделала жизнь, что как дар передалось по наследству.

– А в песне у вас есть ученики, последователи?
– Я принадлежу к категории людей, которые не создают школы. Могу дать совет – музыкальный, художественный. Но брать на себя ответственность за творческий рост другого человека – нет. Нужно быть очень хорошим садовником, чтобы посадить яблони, взрастить их и собирать большой урожай.

– Вы много гастролируете в российской провинции. Провинциальная публика отличается от столичной?
– Нет. Человек, независимо от того, где он живет, плачет и радуется совершенно одинаково, когда он искренен. А на моих концертах, слава Богу, люди ведут себя очень искренно. Это время, когда человеку ничего не мешает оставаться самим собой. Я очень люблю своих зрителей. И надеюсь, что степень моей открытости и степень ответной доверительности зрителей очень высока. А когда люди смотрят друг другу в глаза, у них не может быть прописки. Иногда можно встретиться взглядом с человеком вообще из другой страны, а взгляд будет таким же, как и у человека из Набережных Челнов. Это все мифы о ленинградской, московской публике… Конечно, степень темперамента может быть другой, ведь в каждом городе есть свое дыхание.

Источник: www.kultura-portal.ru   Беседу вела Татьяна СЕМАШКО

Евгения Валерьевна СМОЛЬЯНИНОВА: О Музыке