ГОРБОВСКИЙ Глеб Яковлевич ( род. 1931) Глеб Яковлевич ГОРБОВСКИЙ (род. 1931) - русский поэт, прозаик. Академик Академии российской словесности.
Глеб Яковлевич ГОРБОВСКИЙ родился 4 октября 1931 года в Ленинграде в учительской семье. Отец, выходец из крестьянской старообрядческой семьи Яков Алексеевич Горбовский (1900-1992) был репрессирован в 1937. Мать, дочь коми-зырянской детской писательницы Агнии Сухановой Галина Ивановна Суханова перед самой войной отправила сына к сестре арестованного мужа в Порхов, который захватили немцы. После Победы разыскалась мать, пробывшая всю блокаду в Ленинграде. Поэт позже вспоминал, как он скитался по детдомам, пока мать с отчимом не нашли его и не определили в ремесленное училище № 13. Из училища он попал в колонию для несовершеннолетних преступников в городе Маркс, совершил удачный побег. Добрался до Ленинграда, но мать с отчимом к тому времени перебрались в Новосибирск, и Горбовский уехал в Костромскую область, где преподавал в сельской школе его ссыльный отец, который помог ему оформить паспорт и окончить семилетку.
Восьмой класс Горбовский закончил уже в Ленинграде, затем служил в стройбате (за три года службы двести с лишним суток отсидел на гауптвахте). После армии поступил в Ленинградский полиграфический техникум, откуда был отчислен через два года.
Занимался в литературных объединениях, сначала в ДК профтехобразования у Давида Дара, затем у Глеба Семёнова в Горном институте. В литобъединении Горного института познакомился с Лидией Гладкой, которая стала первой его женой и с которой он потом уехал взрывником в геофизическую экспедицию на Сахалин, где проработал несколько лет.
Стихи писать начал в шестнадцать лет, в армии писал песни, одна из самых известных - «Сижу на нарах, как король на именинах». Первая публикация стихов - в волховской районной газете «Сталинская правда» (1955). Первая книга вышла в 1960. Член СП СССР с 1963 года. С 1974 года пишет также прозу. Написал либретто оперетты «Гори, гори, моя звезда» на музыку С. Пожлакова (1978).
.
Глеб Яковлевич ГОРБОВСКИЙ: поэзияГлеб Яковлевич ГОРБОВСКИЙ (род. 1931) - русский поэт, прозаик. Академик Академии российской словесности: Видео | Интервью .
***
Расставаясь с жизнью, поднапрячься,
внятною молитвой встретить смерть.
От нее - и впрямь - куда ни прячься,
не уйти: не сдюжить, не суметь.
Смерти лютой предпочел бы каждый
смерть - во сне, иль - в пьяном забытьи…
Умереть, раскаянья возжаждав:
вот мечта, вот помыслы мои!
…Я стою во храме - чужестранцем:
мимо храма пронеслась судьба -
пьяной тройкой! С пыточным румянцем
на щеках запойного раба,
слишком много было слов, и лени,
и бахвальства - на моем веку.
Я стою во храме на коленях
и с колен подняться не могу.
Нужно прежде встать на четвереньки
и, кряхтя, вздымать себя в тоске,
опираясь не на трость и деньги -
на свечу, зажатую в руке!
СЕМЁНОВНА
Семёновна, в глазах твоих тоска.
Нет, не тоска… Пожалуй, это - время.
Я и не знал, что жить на свете вредно:
линяет взор, как поздние луга.
Нет. Не тоска… Живым - не до нее.
Вошла корова в узкую калитку,
сбежались кошки к дивному напитку
и теплое лакают бытие.
Огромная - аж наклонился тын -
на огороде вымахала тыква.
Семёновна, скажи, а как же ты-то?
Старик - в земле. Последний спился сын.
Отменные над речкой клевера —
их не берет коса… А кто наточит?..
Я - не умею. Дед-сосед - не хочет.
Прости, Семёновна, однако, мне пора…
Пора к себе. Я городом влеком.
Я вновь бегу, шепнув тебе: «Спасибо».
Ты остаешься сторожить Россию,
поить ее целебным молоком.
Семёновна, прощай. Живи всегда.
В глазах твоих - любовь, в терпеньи - сила.
…Я оглянулся. А она - перекрестила!
Кого? Меня? Деревню? Города?
***
Бесстрастное время итожит
труды, что проносятся мимо…
Дворцов современных дороже
развалины древнего Рима!
Мы пьем современного мира
коктейли: любовь за бесценок…
А страсти людские Шекспира
не сходят со сцены!
Являются псевдопророки,
вещают, и… нету их снова…
Но сквозь расстоянья и сроки
незыблема Правда Христова!
ЖИЗНЬ
Очнись... Возьми перо-бумагу,
вгляни с низин - на небеса
И вспомни Бога, что из мрака
тебя извлёк, открыв глаза.
Твои глаза открыл, твой разум,
чтоб ты явленной красотой
обжёгся... но - не вспыхнул сразу,
а величал её святой.
Ты посетил мгновенья жизни,
что даровал тебе Господь.
...На ветке яблоком повисни
и упади, утратив плоть.
* * *
Все, что мешало, парило мозги -
я раздробил с годами на куски.
И все ж осталась глыба из огня,
что выжигает душу из меня...
Нет, не унынье и не алкоголь -
они свою отмельтешили роль.
Остался пламенеющий итог
сомнения, что существует Бог.
Но я иду - в ожегах и в дыму -
навстречу вожделенному - Ему!
РЕКА ЖИЗНИ
Нет, жил я не даром, не зря,
в сердце огонь храня...
Пусть все реки впадают в моря,
но одна впадает - в меня.
Проистекая сквозь все века,
издалека - вдаль,
река Жизни - Божья река
впадает в мою печаль.
Она несет золотой песок
смысла - и пену зла,
и кровь по жилам, и веры ток,
и мед, как в соты - пчела.
Веруй, друг, не печалься, брат, -
в сомненьях резону нет...
Пусть все реки впадают в Закат,
но твоя впадает - в Рассвет!
ПЫТКА
Умирать и опять воскресать
на гнилой, но - родимой постели.
Под бесовскую дудку плясать,
ощущая исчерпанность в теле.
Постепенно смотреть за окно,
добывая там жизни приметы.
И всплывать, опираясь о дно,
из пучины объемлющей - к свету!
...Но, Господь, и за эту игру
благодарен тебе я с избытком:
не скулить, что, не выплыв, умру,
но - терпеть двуединую пытку!
* * *
Я оглянулся в глубь огня
и вспомнил, что когда-то все же -
не только не было меня,
но и Адама с Евой - тоже.
Свет солнца без людей не гас.
Что из того, что мир безлюден?
А если так, то в некий час -
нас на земле… опять не будет.
Исчезнет дух, исчезнет плоть,
претерпят крах моря и суши…
…Но если нас создал Господь, -
Он воссоздаст и наши души!
ДАР
Всяк по-себе… Но исключенья есть.
И все же "эго" - наше кредо здесь,
здесь, на плацу земного бытия…
Превыше всех местоимений - "Я".
А что - любовь? Любовь - есть Божий Дар.
Не та любовь полoв, точнее - пар.
Ей испариться - пара пустяков.
А Дар любви не знает берегов.
Он, этот Дар, и держит на земле
все сущее - в руках, а не в петле.
ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
Предпасхальная теплынь,
небо с плеч стряхнуло тучи!
Прошлогодняя полынь
все еще была - пахучей.
Над беременной рекой
обрела сережки верба…
И восторг, а не покой -
на душе у… маловера.
Маловер! А кто же я,
если только у порога
в светлый праздник Бытия
по "шпаргалке" - вспомнил Бога…
Глеб Яковлевич ГОРБОВСКИЙ: интервью
Глеб Яковлевич ГОРБОВСКИЙ (род. 1931) - русский поэт, прозаик. Академик Академии российской словесности: Видео | Поэзия .
Глеб ГОРБОВСКИЙ: "ВСЕ ПОЭТЫ – БОЖЬИ СВИСТУЛЬКИ"
– Глеб Яковлевич, как прошло очередное лето в дачном посёлке Комарово? Как поработали, отдохнули? О чём новые стихи?
– Пятый год с июня по октябрь живу в писательской деревеньке в Комарове. Мне тут в аренду выделили «полбудки». Стихи пишу каждое утро – уединяясь и будучи абсолютно трезв. В моей записной книжице-толстушке за нынешнее лето накопилось уже 103 стишка. О чём они, спрашиваете? Да обо всём на свете! О многоликой жизни и грядущей смерти. И о старости тоже. Однако неизбежные в моём возрасте нытьё и брюзжание смиряю спасительной иронией и улыбкой. Всегда ненавидел скукоту и тягомотину – и в жизни и в стихах!
В начале лета я вычитал и подписал в печать четвёртый том собрания сочинений – это проза 70-х годов. Эти повести я писал в белорусской деревне Тетёрки близ Витебска. Там с конца 60-х до первой половины 90-х годов прошлого века я ежегодно гостил у родных моей бывшей жены. В Тетёрках мне хорошо писалось. За четверть века вывез оттуда кроме прозы сотни стихов и песен для взрослых и детей. Так что 5-й и 6-й тома собрания сочинений вполне могут пополнить мою «Белорусскую тетрадь», представленную во 2-м и 3-м томах. И вот только что доставили сигнальные экземпляры четвёртого тома, самый первый подарил на юбилей Дмитрию Мизгулину, поэту и меценату из Ханты-Мансийска.
Ещё пришлось нам с Лидой спешно заняться вёрсткой книги избранных стихов первого десятилетия ХХI века «Два берега». По словам составителей, выбирать было из чего – настрочил, оказывается, больше тысячи стихов! Отсеивали безжалостно, но всё равно будущая книга получается толстой.
Слава Богу, без меня этим летом делалось ещё и приложение к собранию моих сочинений – сборник избранных песен многочисленных композиторов, музыкантов и бардов, положивших на музыку мои стихи и тексты, специально сделанные для кино, театра и эстрады.
Мне удивительно, что до сих пор самые разные люди на свои мотивы и лады распевают мои стихи не только в России. Например, на недавнем творческом вечере – в связи с вручением мне диплома номинанта премии Союзного государства России и Беларуси – чудесно прозвучала песня «Высота», которую привезли в подарок из Бостона композитор Евгения Хазанова и замечательный молодой певец Александр Пахмутов.
Как всегда, к нам в Комарово приезжали гости – не случайные, а дорогие: Людмила Ефремова из Надыма, Татьяна Агапова из Мурманска, Инга Петкевич, Анатолий Домашёв, Лилия Старикова, Виктор Соснора с киногруппой и ещё много хороших друзей. А настоящим праздником общения получилась встреча в Доме творчества писателей «Комарово» – Дмитрий Мизгулин приезжал вручать мне премию «Югра».
– Ваша литфондовская дача в двух шагах от дачи, или будки, Анны Андреевны Ахматовой. Есть нечто знаменательное в том, что вы не вошли в группу «ахматовских сирот», хотя по возрасту и общности некоторых компаний и могли бы войти, это было в литературном смысле престижно и выгодно. А чей вы, если так можно сказать, поэтический сын или «сирота»?..
– Здесь, как видите, не одна ахматовская «будка»: есть ещё пять домиков. И в каждом из них в своё время жили и работали многие другие замечательные поэты и прозаики, но о них почему-то не вспоминают. А если на этих домиках вешать мемориальные таблички, то и стен не хватит. Домик, где жила Ахматова, как известно, привёл в порядок Александр Жуков, талантливый композитор, положивший на музыку стихи Ахматовой и других поэтов Серебряного века. Он один из учредителей Новой Пушкинской премии, которую я тоже имел честь получить в 2009 году. Теперь в домике Ахматовой живёт другой лауреат этой премии – Валерий Попов. Остальные домики с 50-х годов прошлого века Литфондом не ремонтировались, поэтому писателям-арендаторам пришлось своими силами и средствами заняться ремонтом и благоустройством территории. И теперь уже никто не может сказать, что наша «деревенька» бесхозная и запущенная. Я уже не раз – и в прозе, и в стихах, и во многих интервью – рассказывал о том, как Иосиф Бродский, Анатолий Бобышев и Анатолий Найман познакомили меня с Анной Андреевной Ахматовой. Вы можете об этом прочесть во втором томе собрания сочинений. И в прошлом, и в новом веке я посвящал Ахматовой стихи.
Что касается «ахматовских сирот», я и не помышлял оказаться среди них. Думаю, взрослый человек, особенно поэт, верующий в Отца Небесного, сознающий себя сыном родной земли-Отчизны и всего Земшара, вряд ли может называть себя сиротой. Иосиф Бродский посвятил мне в молодости пророческие стихи, а я ему ответил только после его кончины…
У Анны Андреевны был только один сын-сирота – Лев Николаевич Гумилёв. Это у лейтенанта Шмидта, как известно, оказалось «сирот» без числа.
А моё творческое начало – от собственных родителей, учителей русского языка и литературы. Обратил меня к книге, к творчеству мой отец, которого я разыскал после войны в деревне Жилино в Заволжье, где он жил в ссылке после 10 лет лагерей. А уже потом – Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Блок, Есенин…
Вообще-то сиротой я себя почувствовал ещё при живых родителях: отца у меня на долгие годы отнял режим, а маму – война. Да и само детство она, проклятая, отняла: сделала меня подранком-зверёнышем. Хорошо ещё, что не сломался твёрдый стерженёк, доставшийся мне по наследству и от родителей, и от предков, крепких телом и духом северян – землепашцев, охотников, рыбаков. Вот и выкарабкался, нашёл свой путь.
– Не тянет ли вас проехаться по России, Белоруссии, Украине, вновь почувствовать себя гражданином большой страны СССР, встретиться с друзьями-поэтами, почитать стихи во дворцах культуры, послушать курского соловья, засмотреться на белого аиста в небе Полесья, яркие звёзды над украинской мазанкой?
– Честно говоря, уже не тянет… Это давно пережито, увидено, прочувствовано – и перешло в стихи и песни… Всего этого вторично не осилить. Зато память мне не изменила, воображение не оскудело, «окаянный котелок» варит день и ночь. Поэтому могу мысленно оглянуться и увидеть всё в деталях: военное детство с виселицами в Порхове, скитания по Псковщине и Прибалтике; отрочество с ремеслухой, детской тюрьмой и колонией; стройбатовскую юность, а уже потом и Сахалин, и камчатские вулканы, и Верхоянье, и украинскую Одессу, и белорусскую Хатынь, и итальянскую Венецию, и американский Нью-Йорк. И ещё много других городов и весей. Время позволило мне всё пройденное увидеть как бы заново. Все эти образы и впечатления превращаются теперь в новые стихи.
– В каких цветах вы воспринимаете свои военное детство, юность, зрелость? И какой вообще ваш любимый цвет? И ваш любимый цветок, любимое время суток, любимая песня?
– Любимый цветок – незабудка. Любимые цвета – голубой и зелёный, цвета неба, воды и весенней нивы. А нелюбимый цвет – красный: цвет режима, на долгие годы отнявшего у меня отца, цвет крови и зарева военных пожарищ. Люблю утро, особенно солнечное, когда пишу стихи. Песни люблю очень многие, но особенно – лермонтовскую «Выхожу один я на дорогу».
– Сейчас стало модно составлять рейтинги поэтов, поспешно складывать антологии, словари, обнародовать списки… И при этом зачастую сами стихи «наипервейших поэтов» никто не может вспомнить, никто не читает их любимым девушкам, не декламирует со сцены…
– Я обо всех этих рейтингах не хочу и думать. Мне наплевать на всю эту возню мышиную, иностранщину-белиберду. Это же просто отвлекуха от настоящей работы писателя, особенно поэта.
– Откуда к вам приходят слова и мысли?
– У меня «процесс сложения стихов» начинается с внезапной вспышки в мозгу. Сверкнёт – а там уж и мысль, и опыт помогают. Обычно идёт без натуги, без томительных поисков. А иногда будто под диктовку записываю… Может, недаром и меня кто-то назвал «Божьей дудкой»? Похоже, все мы, поэты, Его «свистульки».
– Какие стихи дались вам труднее всего? И сколько на сегодняшний день в вашем ещё неполном собрании сочинений стихотворений? Хотя бы примерно?
– Труднее всего дались те, за которые слишком дорого заплачено: судьбой, сердечной болью, потерей любимых…
А подсчётами написанных стихов и публикаций я не занимаюсь.
– Можно ли, на ваш взгляд, судить поэта за поступки – совершённые или несовершённые? Или большие поэты неподсудны по определению?
– Я уверен: все мы, в том числе и поэты, – подсудны. И перед судом людским, народным, и перед судом собственной совести. А ещё есть Высший суд – Божий. Только глупый человек, безнравственный по большому счёту, может мнить себя неподсудным. Рано или поздно за всё каждому из нас придётся ответить.
– Есть ли стихи, за которые вам стыдно?
– Того, что опубликовал, пожалуй, не стыжусь. Ну что-то не получилось или получилось слабо, неточно по слову и мысли – так это же вполне естественно при таком потоке… Всё-таки удалось остаться самим собой. А то, что сочинял в армейские времена, страстно желая печататься, – публиковать в газетах, слава Богу, никто не захотел. Спасибо им за это!
– Может быть, вы сами зададите себе вопрос, который вам никогда не задавали, но на который хотелось бы публично ответить?
– Я бы задал себе такой вопрос: «А не отравились ли вы, батенька, стихами, без меры их употребляя, а также производя их в таком количестве до столь преклонных годов?»
Отвечу так: «Увы, нет: аппетит и жажда сих продуктов неутолимы и неиссякаемы, хотя я уже действительно старик беззубый и стал похож на бегемота».
– Свидетельствую для наших читателей и почитателей – поэт Глеб Горбовский в отличной форме! Что и видно на фотографии. Спасибо вам, Глеб Яковлевич, за интересную беседу и стихи. Здоровья вам!
– Спасибо!
Источник: Литературная газета Вопросы задавал Дмитрий КАРАЛИС
|